– Все маги безжалостны, – сказал он, когда мы расположились на этой площадке, – но ты знаешь это. Мы обстоятельно обсудили эту тему.

После долгого молчания он сказал, что мы должны продолжить обсуждение абстрактных ядер магических историй. Но он предполагает говорить о них всё меньше и меньше, потому что приближается время, когда мне придётся открыть их самому и позволить им обнаружить своё значение.

– Как я уже говорил тебе, – сказал он, – четвёртое абстрактное ядро магических историй называется нисхождением духа,или перемещением точки сборки благодаря

намерению. 

История гласит, что для того, чтобы тайны магии открылись человеку, о котором мы говорим, духу необходимо обрушиться на него.

Первый принцип не следует смешивать с первым результатом магического ученичества, которым является перемещение между обычным и повышенным осознанием.

– Не понимаю, что ты хочешь этим сказать, – пожаловался я.

– Я хочу сказать, что, по всей видимости, сдвиг точки сборки является первым событием, которое реально происходит с учеником магии, – ответил он, – так что для ученика вполне естественно считать, что именно это и является первым принципом магии. Но это не так. Безжалостность – вот первый принцип магии. Но мы уже обсуждали это раньше. Сейчас я только пытаюсь помочь тебе Вспомнить.

Я мог бы честно сказать, что не имею понятия, о чём идёт речь, но меня не покидало странное ощущение, что я знаю это.

– Постарайся вызвать вспоминание того, как я впервые стал учить тебя безжалостности, – потребовал он. Вспоминание связано с перемещением точки сборки.

Он подождал минуту, чтобы посмотреть, выполню ли я его инструкции. Поскольку было очевидно, что я ничего не могу вспомнить, он продолжил свои объяснения. Он сказал, что для осуществления такого таинственного акта, как сдвиг в повышенное осознание, необходимо присутствие духа.

Я заметил, что на этот раз либо его заявления слишком непонятны, либо я слишком туп, поскольку абсолютно не могу уследить за ходом его мысли. Он твёрдо ответил, что моё замешательство не имеет значения, и что по-настоящему важна только одна вещь – моё понимание того, что даже простой контакт с духом может вызвать движение точки сборки.

– Я уже говорил тебе, что Нагваль является проводником духа, – продолжал он, – поскольку он на протяжении всей жизни безупречно устанавливает своё связующее звено с намерением, и, поскольку он обладает большей энергией, чем Обычный Человек, он может позволить, духу проявляться через него. Итак, первое, что испытывает ученик магии – это сдвиг его уровня осознания, сдвиг, вызванный простым присутствием Нагваля. И я хочу, чтобы ты понял, что в действительности для сдвига точки сборки не существует какой-то особой процедуры. Ученика касается дух, и его точка сборки сдвигается, только и всего.

Я сказал ему, что его утверждение приводит меня в замешательство, поскольку противоречит с таким трудом добытой мною на собственном опыте истине: переход в повышенное осознание осуществляется при помощи искусного, хотя и необъяснимого приёма дона Хуана, благодаря которому он манипулирует моим восприятием. На протяжении лет, в течение которых мы были связаны, он время от времени переводил меня в состояние повышенного осознания простым ударом по спине. Я сказал ему об этом противоречии.

Он ответил, что шлепок по спине был скорее уловкой для отвлечения моего внимания и устранения сомнений из моего ума, чем настоящим приёмом для манипулирования моим восприятием. Он назвал это простым трюком, соответствующим его сдержанному характеру. Ничуть не шутя, он добавил, что на моё счастье он человек простой и не склонен к диким выходкам, иначе вместо простых уловок мне пришлось бы пройти через устрашающие ритуалы, прежде чем он смог бы изгнать все сомнения из моего ума и позволить духу переместить мою точку сборки.

– Всё, что мы должны сделать, чтобы позволить магии овладеть нами – это изгнать из нашего ума сомнения, – сказал он. – Как только сомнения изгнаны, – Всё что Угодно становится возможным.

Он напомнил мне одно событие, свидетелем которому я стал несколько лет назад в Мехико, событие, казавшееся мне непостижимым до тех пор, пока он не объяснил его, используя парадигму магии.

То, свидетелем чего я стал, было хирургической операцией, выполненной одним знаменитым исцелителем, использовавшим психофизические приёмы. Пациентом был мой друг, исцелителем – женщина, которая его оперировала, войдя в чрезвычайно драматический транс.

Я мог наблюдать, как, используя кухонный нож, она вскрыла ему полость живота в области пупка, отделила его больную печень, промыла её в ковше во спиртом, вложила обратно и закрыла бескровный разрез простым надавливанием рук.

В полутёмной комнате находилось ещё несколько человек, ставших свидетелями этой операции. Некоторые, подобно мне казались заинтересованными наблюдателями. Остальные были помощниками исцелительницы.

После операции я немного поговорил с наблюдателями. Все они подтвердили, что видели то же, что и я. Когда позже я разговаривал с моим другом, который и был пациентом исцелительницы, – он сказал, что на протяжении операции он испытывал тупую постоянную боль, в животе и ощущение жжения в правом боку.

Я передал всё это дону Хуану и даже позволил себе циничное объяснение. Я сказал ему, что полумрак в комнате, по моему мнению, создавал все условия для проявления ловкости рук, с помощью которой можно было создать Иллюзию извлечения внутренних органов из брюшной полости с последующей промывкой их в спирте. Эмоциональный шок, вызванный драматическим трансом исцелительницы, который я тоже считал не более чем трюком, – помогал создавать атмосферу чуть ли не религиозного таинства.

Дон Хуан немедленно ответил, что это было циничное мнение, а не циничное объяснение, потому что я никак не объяснил тот факт, что мой друг действительно выздоровел. Затем дон Хуан предложил иную точку зрения, которая основывалась на знании магов. Он объяснил, что всё происходившее было основано на том замечательном факте, что исцелительница обладала способностью сдвигать точку сборки строго определённого количества людей, присутствовавших на сеансе. Единственная хитрость, если только можно назвать это хитростью, заключалась в том, что число людей, находившихся в комнате, не могло превышать то, которым она могла управлять.

Её драматический транс и сопровождавший его театральный эффект, по его мнению, были или хорошо продуманным приёмом, используемым исцелитёльницей для захвата внимания всех присутствующих, или неосознанным приёмом, продиктованным самим духом. В любом случае они были самым подходящим средством для создания единства мысли, необходимого исцелительнице для изгнания сомнений из умов присутствующих и перевода их в повышенное осознание.

Когда она разрезала тело кухонным ножом и извлекала печень,это не было, как подчеркнул дон Хуан, ловкостью рук.

Всё это действительно происходило, но только в состоянии повышенного осознания, и находилось вне сферы повседневного здравого смысла.

Я спросил у дона Хуана, как исцелительница могла сместить точки сборки присутствовавших людей, не касаясь их. Он ответил, что сила исцелительницы, являющаяся природным даром или изумительным достижением, послужила проводником духа.

– Именно дух, – сказал он, – а не исцелительница, был тем, что сдвигало точку сборки.

– Тогда я объяснил тебе, хотя ты и не понял ни слова – продолжал дон Хуан, что искусство и сила Исцелителя заключается в том, чтобы устранить всякое сомнение из умов присутствующих на сеансе. Сделав это, она дала возможность духу переместить их точки сборки. Когда же эти точки смещаются, всё становится возможным. Присутствующие попадают в ту область, где Чудеса являются чем-то обычным.

Он многозначительно заявил, что та исцелительница безусловно была также и магом, и что если я постараюсь вспомнить операцию, то пойму, что она была безжалостна по отношению ко всем присутствующим, особенно – к больному. Я повторил ему всё, что смог припомнить об операции. Расположение и цвет стен квартиры исцелительницы, то, как драматически изменился тембр её голоса, ставшего, когда она вошла в транс, дребезжащим, режущим ухо мужским голосом. Этот голос объявил, что дух воина древних доколумбовых времён овладел телом исцелительницы. Как только прозвучало это заявление, поведение исцелительницы драматически изменилось. Она стала одержимой. Она была очевидно и абсолютно спокойна и приступила к операции с полной уверенностью и твёрдостью.

– Я предпочитаю слово «безжалостность» словам «уверенность» и «твёрдость», – заявил дон Хуан, а затем продолжал: – Эта исцелительница должна была быть безжалостной, чтобы создать надлежащую обстановку для вмешательства духа. Он утверждал, что такие труднообъяснимые случаи, как эта операция, на самом деле очень просты. Понимание их усложнено из-за нашей приверженности к думанию. Если мы Не Думаем, всё становится на свои места.

– Но это настоящий абсурд, дон Хуан, – сказал я, искренне уверенный в своей правоте.

Я напомнил ему, что он требовал о своих учеников серьёзных размышлений и даже критиковал своего собственного учителя за то, что тот не был хорошим мыслителем.

– Конечно, я настаиваю, чтобы каждый вокруг меня мыслил ясно, – сказал он. – И я объясняю каждому, кто захочет слушать, что единственный способ мыслить чётко, – это Не Думать вообще. Я был убеждён, что тебе понятно это магическое противоречие.

Я решительно восстал против неясности этого утверждения. Он смеялся и подшучивал над тем, что я вынужден защищаться. Затем он снова объяснил, что для мага существует два способа думания. Первый – это обыденный способ, который управляется обычным положением его точки сборки. Это беспорядочное мышление, которое совершенно не отвечает его потребностям и порождает в его голове изрядный сумбур. Второй – точное мышление. Оно функционально, экономно и очень редко оставляет что-либо невыясненным. Дон Хуан заметил, что для преобладания этого способа мышления необходим сдвиг точки сборки, или, по крайней мере, обыденный способ мышления должен прекратиться, чтобы дать возможность переместиться точке сборки. Таково кажущееся противоречие, которое на самом деле не является противоречием вообще.

– Мне хотелось бы, чтобы ты вспомнил кое-что, сделанное тобой в прошлом – сказал он. – Я хочу, чтобы ты вспомнил особое движение своей точки сборки. Для этого ты должен перестать думать так, как думаешь обычно. Тогда возьмёт верх второй способ мышления, который я называю ясным и чётким, и заставит тебя вспоминать.

– Но как я могу перестать думать? – спросил я, хотя отлично знал, что он скажет в ответ.

– При помощи намерения сдвинуть свою точку сборки, – сказал он. – А намерение привлекается глазами.

Я сказал дону Хуану, что мой разум колеблется между моментами колоссальной прозрачности, когда всё кажется предельно ясным, – и погружениями в глубокую умственную усталость, когда я вообще не понимаю, о чём он говорит. Он попытался ободрить меня и объяснил, что такая не стабильность вызвана лёгкими флуктуациями моей точки сборки, которая до сих пор ещё не стабилизировалась в положении, достигнутом ею несколько лет назад. Колебания эти вызваны остаточным Чувством Жалости к самому себе.

– Что это за новое положение, дон Хуан? – спросил я.

– Несколько лет назад, – и это как раз и есть то, что я хотел заставить тебя вспомнить, – твоя точка сборки достигла места без жалости, – ответил он.

– Прошу прощения?..

– Место без жалости – это положение безжалостности, – объяснил он. – Но ты знаешь всё то. Однако пока ты не вспомнишь всего сам, давай скажем, что безжалостность, будучи особым положением точки сборки, проявляется у магов через глаза. Они становятся как бы покрытыми тонкой мерцающей плёнкой. У магов лучистые глаза. Чем больше они сияют, тем более безжалостным является маг. Сейчас, например, у тебя глаза тусклые.

Он объяснил, что когда точка сборки сдвинется к месту без жалости, глаза начинают излучать свет. Чем прочнее фиксируется точка сборки в этом новом положении, тем лучистее становятся глаза.

– Попытайся вспомнить то, что ты уже знаешь об этом, – настаивал он.

На мгновение он замолчал, а потом заговорил, не глядя на меня.

– Вспоминание* не имеет ничего общего с воспоминанием, – продолжал он. – Воспоминание связано с обыденным способом мышления, тогда как вспоминание зависит от движения точки сборки.

* англ. «recalling» в отличие от «remembering»

Ключом к движению точки сборки является Перепросмотр* собственной жизни, к которому прибегают маги. Маги начинают свой перепросмотр с думания, с воспоминаний о наиболее важных событиях своей жизни. От простого думания они затем переходят к реальному пребыванию в месте события. Когда это им удаётся, они с успехом сдвигают свою точку сборки именно в то положение, в котором она находилась, когда происходило это событие. Полное воспроизведение события с помощью сдвига точки сборки известно как вспоминание магов.

* англ. «recapitulation»

Он взглянул на меня, словно желая убедиться в том, что я слушаю.

– Наша точка сборки постоянно смещается, – объяснил он. Но это незначительное смещение. Маги полагают, что для того, чтобы заставить свою точку сборки сместиться в нужное место, они должны использовать намерение. А поскольку невозможно узнать, что такое намерение, то маги притягивают его с помощью своих глаз.

– Право, всё это для меня совершенно непостижимо, – сказал я.

Дон Хуан положил руки под голову и растянулся на земле. Я последовал его примеру. Долгое время мы Не Разговаривали. Ветер гнал по небу облака. Oт их движения у меня слегка закружилась голова. Затем головокружение внезапно сменилось знакомым ощущением страдания.

Каждый раз при встречах с доном Хуаном я испытывал, особенно в минуты отдыха и молчания, переполняющее чувство отчаяния, стремление к чему-то такому, чего я не мог выразить словами. Когда я был один или с другими людьми, такое чувство никогда не охватывало меня. Как объяснил дон Хуан, то, что я ощущал и истолковывал как стремление, было в действительности вызвано внезапным движением моей точки сборки.

Когда дон Хуан заговорил снова, звук его голоса заставил меня вздрогнуть. Я сел.

– Ты должен вспомнить, когда твои глаза впервые засияли, – сказал он. – Как раз тогда твоя точка сборки впервые достигла места без жалости. Безжалостность овладела тобой. Безжалостность делает глаза магов лучистыми, и это сияние притягивает намерение. Каждому положению, в которое сдвигается их точка сборки, соответствует особый блеск их глаз. Поскольку глаза обладают собственной памятью, маги способны вызвать вспоминание любого места, воспроизводя соответствующий каждому из этих мест блеск глаз.

Он объяснил, что маги придают так много значения лучистости своих глаз и своему взгяду потому, что глаза непосредственно связаны с намерением. Эта на первый взгляд противоречивая истина заключается в том, что глаза имеют лишь поверхностное отношение к миру повседневной жизни. В глубинном плане глаза связаны с абстрактным.

Я не мог представить себе, как глаза могут хранить информацию такого рода, и сказал ему об этом.

Дон Хуан ответил, что Человеческие Возможности настолько безграничны и таинственны, что маги, вместо того, чтобы размышлять об этом, предпочитают Использовать Их без надежды понять, что они собой представляют.

Я спросил его, влияет ли намерение на глаза обычных людей.

– Конечно! – воскликнул он. – И ты знаешь об этом, но только на таком глубинном уровне, что это уже безмолвное знание. У тебя нет Достаточной Энергии, чтобы объяснить это даже самому себе.

Обычный человек знает о своих глазах то же самое, но у него ещё меньше энергии, чем у тебя. Единственное преимущество магов над обычным человеком заключается в том, что они накапливают свою энергию. Это обеспечивает более точное и чёткое связующее звено с намерением, и, естественно, означает также, что они могут вспоминать по своей воле, используя сияние своих глаз для сдвига точки сборки.

Дон Хуан прервал свою речь и стал пристально смотреть на меня. Я отчётливо чувствовал, что его глаза направляли, подталкивали, тащили нечто неопределённое внутри меня. Я не мог оторваться от его взгляда. Его концентрация была такой интенсивной, что это и в самом деле вызывало во мне чисто физическое ощущение – казалось, что я находился в печке. И вот совершенно неожиданно мой взгляд оказался обращённым внутрь. Это было похоже на пребывание в рассеянном мечтательном состоянии, но к этому примешивалось странное чувство интенсивного осознания самого себя и отсутствия мыслей. В полном сознании я смотрел внутрь, туда, где ничего не было.

Гигантским усилием воли я вывел себя из этого состояния и вскочил.

– Что ты делал со мной, дон Хуан?

– Иногда ты бываешь абсолютно несносен, – сказал он. – Непозволительная расточительность. Твоя точка сборки только что была в положении, наиболее благоприятном для вспоминания всего, что пожелаешь, а ты что сделал? Ты всё испортил, спросив меня, что я с тобой сделал.

Немного помолчав, он улыбнулся, увидев, что я снова сел. – Но занудство является твоим величайшим достоинством, – заметил он. – Так на что же мне жаловаться?

Мы оба громко расхохотались. Это была шутка в его духе.

Несколько лет назад я был очень тронут и смущён огромным желанием дона Хуана помочь мне. Я никак не мог понять, почему он проявил в отношении меня столько доброты. Было очевидно, что он не нуждается во мне ни в каком смысле. Он явно не был во мне заинтересован. На горьком жизненном опыте я понял, что ничто не делается просто так. Я терялся в догадках относительно того, зачем же всё-таки я ему нужен, и это ужасно беспокоило меня.

Однажды я весьма цинично напрямик спросил дона Хуана, какая ему польза от нашего знакомства, добавив при этом, что теряюсь в догадках на этот счёт.

– Ты всё равно не поймёшь, – ответил он.

Его ответ вызвал у меня раздражение. Я с вызовом сказал ему, что не считаю себя глупцом, и он может хотя бы попытаться объяснить мне это.

– Хорошо, я скажу, но даже если ты поймёшь, тебе это вовсе не понравится, – сказал он с улыбкой, с которой всегда поддевал меня

– Как видишь, я стараюсь щадить твоё самолюбие.

Я был задет и потребовал, чтобы он сказал, что имеет в виду.

– Ты уверен, что хочешь услышать правду? – спросил он, зная, что я никогда не скажу «нет», даже если от этого будет зависеть моя жизнь.

– Конечно хочу, даже если ты просто дразнишь меня, – ответил я.

Он стал смеяться, словно это была хорошая шутка, и, чем больше он смеялся, тем сильней становилось моё раздражение.

– Не вижу ничего смешного, – сказал я.

– Никогда не стоит докапываться до лежащей в основе правды,сказал он.

– Эта правда подобна краеугольному камню, глыбе, на которой покоится целая куча разных вещей. Если мы начнём пристально рассматривать эту глыбу, результат может оказаться малоутешительным. Я предпочитаю этого не делать.

Он снова рассмеялся. Его глаза, светившиеся озорством, казалось, подталкивали меня к дальнейшим расспросам. И я снова стал настаивать на том, чтобы он мне всё рассказал. Я старался говорить спокойно, но настойчиво.

– Хорошо, я скажу, если ты так хочешь, – проговорил он со вздохом человека, который уступает неразумной просьбе. – Во-первых, я хотел бы сказать, что всё, что я делаю для тебя – это не из корысти. Ты не должен платить за это. Как ты знаешь, я был безупречен в отношении тебя. Ты знаешь также, что эта моя безупречность не есть капиталовложение. Я не прошу тебя ухаживать за мной, когда я стану слабым и не смогу обходиться без посторонней помощи. Но в то же время я действительно получаю нечто бесценное от нашей с тобой связи – своего рода вознаграждение за безупречное обращение с этой глыбой, лежащей в основании. А получаю я за это именно то, что тебе, возможно, не понравится или будет трудно понять.

Он умолк и пристально посмотрел на меня с дьявольским блеском в глазах.

– Так расскажи об этом, дон Хуан, – воскликнул я; его тактика промедления всё больше раздражала меня.

– Я хочу, чтобы ты имел в виду, что я говорю только потому, что ты настаиваешь на этом, – сказал он, продолжая улыбаться.

Он снова помолчал. К тому времени я совсем рассердился на него.

– Если ты судишь обо мне по тому, как я обращаюсь с тобой, – сказал он, – ты должен признать, что я был Образцом Терпения и постоянства. Но ты не знаешь, что для того, чтобы добиться этого, я должен был бороться за безупречность так, как никогда прежде. Для того, чтобы общаться с тобой, я должен был ежедневно перебарывать себя и сдерживаться, что было для меня невероятно мучительным.

Дон Хуан был прав. Сказанное им не понравилось мне. Я пытался не подавать виду, изображая саркастическую гримасу.

– Я не так плох, дон Хуан, – сказал я, – К моему удивлению, мой голос прозвучал весьма ненатурально.

– О да, конечно же ты так плох сказал он серьёзно.

   – Ты мелочен, мнителен, расточителен, назойлив, нетерпелив, тщеславен. Кроме того, ты угрюм, тяжеловесен и неблагодарен. Твоя способность к индульгированию безгранична, но хуже всего то, что у тебя слишком преувеличенное представление о себе, чтобы ты мог избавиться от всего этого.

Я могу сказать также, что меня начинает тошнить от одного твоего присутствия.

Я хотел было рассердиться, начать протестовать, кричать, что он не имеет права так говорить обо мне, но не мог произнести ни слова. Я был раздавлен. Я онемел.

Выражение моего лица после того, как я выслушал всю правду, было, наверное, таким нелепым, что вызвало у дона Хуана бурю смеха. Казалось, он сейчас задохнётся.

– Я предупреждал, что тебе это не понравится или ты не поймёшь, – сказал он. – Побудительные мотивы действий воинов очень просты, но тонкость, с которой они действуют, должна быть непревзойдённой. Воин получает редчайшую возможность, истинный шанс быть безупречным вопреки обуревающим его чувствам. Ты дал мне такой уникальный шанс. Действуя свободно и безупречно, я омолаживаюсь и обновляю своё удивление миром. Это я у тебя в долгу.

Он смотрел на меня, и его глаза сияли, но без всякого лукавства.

Дон Хуан начал объяснять, что он делал.

– Я – Нагваль. Я сдвигаю точку сборки сиянием своих глаз, – сказал он как само собой разумеющееся. – Глаза Нагваля могут делать это. Это не трудно. В конце концов, глаза всех живых существ могут сдвигать чью-то ещё точку сборки, особенно если их глаза сфокусированы на намерении. Однако обычно глаза людей сфокусированы на Окружающем Мире, на поисках пищи... на поисках красоты...

Он слегка толкнул меня локтём.

– На поисках любви, – добавил он и расхохотался. Дон Хуан постоянно дразнил меня по поводу моих «поисков любви». Он никогда не забывал наивный ответ, который я когда-то дал на его вопрос о том, чего я ищу в жизни. Он подводил меня к признанию, что у меня нет ясной цели. И когда я сказал, что Ищу Любовь, он взвыл от смеха.

– Хороший охотник Гипнотезирует жертву глазами, – продолжал он. – Взглядом он действительно сдвигает точку сборки жертвы, и всё же его глаза направлены на мир только в поисках пищи.

Я спросил его, могут ли маги гипнотизировать людей своим пристальным взглядом. Он сказал, посмеиваясь, что меня на самом деле интересует, могу ли я гипнотизировать взглядом женщин, несмотря на тот факт, что мои глаза сфокусированы на мире в поисках любви. Уже серьёзно он добавил, что предохранительным клапаном для магов является то, что к тому Времени, когда их глаза действительно сфокусируются на намерении, они больше не заинтересованы в гипнотизировании кого бы то ни было.

– Но для того, чтобы маги могли использовать сияние своих глаз для перемещения своей собственной или чьей-либо ещё точки сборки, – продолжал он, – им необходимо быть безжалостными. То есть, им должно быть известно особое положение точки сборки, называемое местом без жалости. И особенно это касается Нагвалей.

Он сказал, что каждый Нагваль развивает тип безжалостности, специфический для него одного. В качестве примера он взял меня и сказал, что из-за моей нестабильной природной конфигурации я кажусь видящим светящейся сферой, состоящей не из четырёх шаров, сжатых в один, – что является обычным для структуры Нагвалей, – но сферой, состоящей только из трёх сжатых шаров. Такая конфигурация заставляет меня автоматически скрывать свою безжалостность под маской индульгирования и расхлябанности.

– Нагвали часто вводят в заблуждение, – продолжал дон Хуан. Они всегда создают впечатление чего-то, чем на самом деле не являются. И они делают это с таким совершенством, что все, включая тех, кто хорошо их знает, попадаются на их удочку.

– Я действительно не понимаю, как ты можешь говорить, что я притворяюсь, – возразил я.

– Ты выдаёшь себя за слабого и индульгирующего человека, – сказал он. – Ты производишь впечатление великодушного человека, сострадающего другим. И все убеждены в твоей искренности. Они могут поклясться, что ты именно таков.

– Но я и правда такой!

Дон Хуан согнулся от хохота.

Характер нашей беседы начинал мне не нравиться.

Я хотел внести максимальную ясность. Я неистово доказывал, что был искренен во всех своих проявлениях, и требовал привести пример, подтверждающий противоположное. Он сказал, что я постоянно обращался с людьми с неуместным великодушием, создавая у них ложное впечатление о себе как о непринуждённом открытом человеке. Я тут же возразил, что открытость – это важная черта моего характера. Он засмеялся и заявил, что если бы это было правдой, то зачем мне тогда так необходимо, чтобы люди, с которыми я общаюсь, в конце концов осознавали, что я их обманываю, хотя я не говорю им об этом ни слова. Доказательством этого служит то, что когда они оказывались не в состоянии понять, что я лгу, и принимали мою псевдослабость за чистую монету, я демонстрировал им ту самую холодную безжалостность, которую я пытался скрывать.

Его слова привели меня в отчаяние, я не мог согласиться с ними. Я продолжал Молчать. Я не хотел показать, что уязвлён. Пока я раздумывал, как мне реагировать, он поднялся и пошёл прочь. Я остановил его, схватив за рукав. Это непроизвольное движение испугало меня самого и рассмешило его. Он снова сел и с любопытством посмотрел на меня.

– Я не хотел показаться грубым, – сказал я, – но я должен узнать об этом больше. Всё это огорчает меня.

– Заставь свою точку сборки двигаться, – приказал он. – Раньше мы уже обсуждали безжалостность. Вспомни о ней.

Он посмотрел на меня с искренней надеждой, хотя, должно быть, и видел, что я ничего не могу вспомнить. Поэтому он продолжал говорить о способах проявления безжалостности Нагвалей. Он сказал, что его собственный метод заключается в том, что он провоцирует людей на проявления агрессии и протеста, скрывающихся за мнимым пониманием и рассудительностью.

– Но как насчёт всех тех объяснений, которые ты мне давал? – спросил я. – Разве они не являются следствием подлинной рассудительности и желания помочь мне?

– Нет, – отвечал он. – Они есть следствие моей безжалостности.

Я с жаром возразил, что моё собственное желание понять было искренним. Он похлопал меня по плечу и объяснил, что моё желание понять действительно является искренним, но моё великодушие – нет. Он сказал, что Нагвали скрывают свою безжалостность автоматически, даже против своей воли.

Когда я слушал его объяснения, у меня возникло странное подспудное ощущение, что когда-то мы уже подробно обсуждали идею безжалостности.

– Я не являюсь рациональным человеком, продолжал он, глядя мне в глаза, – но только кажусь таким, поскольку в совершенстве умею притворяться. То, что тебе кажется рассудительностью, на самом деле есть отсутствие жалости, потому что именно этим и является безжалостность – отсутствием всякой жалости. Ты же, скрывая отсутствие жалости под маской великодушия, кажешься непринуждённым и открытым. Но на самом деле ты настолько же великодушен, как я рассудителен. Мы оба – притворщики. Мы довели до совершенства искусство скрывания того,что мы не чувствуем жалости.

Он сказал, что полное отсутствие жалости у его бенефактора скрывалось за личиной беспечного шутника, неистребимым желанием которого было подшучивать над каждым, с кем он сталкивался.

– Маской моего бенефактора был счастливый невозмутимый человек, которого ничто в этом мире не заботит, – продолжал дон Хуан. – Но на самом деле, подобно всем Нагвалям, он был холоден, как арктический ветер.

– Но ведь ты же не холодный, дон Хуан, – сказал я искренне.

– Я несомненно холодный, – сказал он. – И то, что ты воспринимаешь это как душевное тепло, лишь доказывает эффективность моей маски.

Он продолжал объяснять, что маска нагваля Элиаса выражалась в сводящей с ума дотошности и аккуратности, которая создавала ложное впечатление собранности и основательности.

Он начал описывать поведение нагваля Элиаса. Говоря, он продолжал наблюдать за мной. И, наверное, из-за его пристального взгляда я не мог сосредоточиться на том, что он мне говорил. Я с огромным трудом заставил себя собраться с мыслями. Ещё минуту он наблюдал за мной, а затем продолжил свои объяснения относительно безжалостности, но я уже больше не нуждался в них. Я сказал ему, что я вспомнил то, что он хотел: момент, когда мои глаза впервые засияли. В самом начале своего ученичества я добился, причём совершенно самостоятельно, смещения уровня моего осознания. Моя точка сборки достигла положения, называемого Местом без Жалости.