Личный опыт флоатинга-обсуждение на форуме

Фото этапов самостоятельной постройки Флоатинг-Камеры

Камера Сенсорной Депривации в художественной литературе.

 
Отрывок из рассказа:"Условный рефлекс":


...профессор вывел жирную четверку и выразил сожаление, что не может поставить пять.

Так Пиркс укротил Мериноса. Взял его за рога. Куда
больше страха он испытывал перед «сумасшедшей депревационной камерой» – очередным и
последним этапом накануне выпускных экзаменов.

Сумашедшая Ванна Камера Депривации sensdeprivat.ucoz.ru

Когда дело доходило до «Сумашедшей Ванны», тут уж не
помогали никакие уловки. Прежде всего нужно было явиться к Альберту,
который числился обычным служителем при кафедре экспериментальной
астропсихологии, но фактически был правой рукой доцента, и слово его
стоило больше, нежели мнение любого ассистента. Он был доверенным лицом
еще у профессора Балло, вышедшего год назад на пенсию на радость
курсантам и к огорчению служителя (ибо никто так хорошо не понимал его,
как отставной профессор). Альберт вел испытуемого в подвал, где в тесной
комнатке снимал с его лица парафиновый слепок. Затем полученная маска
подвергалась небольшой операции: в носовые отверстия вставлялись две
металлические трубки. На этом дело кончалось.

Затем испытуемый отправлялся на второй этаж, в «баню».
Конечно, это была вовсе не баня, но, как известно, студенты никогда не
называют вещи их подлинными именами. Это было просторное помещение с
бассейном, полным воды. Испытуемый – на студенческом жаргоне «пациент» –
раздевался и погружался в воду, которую нагревали до тех пор, пока он
не переставал ощущать ее температуру. Это было индивидуально: для одних
вода «переставала существовать» при двадцати девяти градусах, для других
– лишь после тридцати двух. Но когда юноша, лежавший навзничь в воде,
поднимал руку, воду прекращали нагревать и один из ассистентов
накладывал ему на лицо парафиновую маску. Затем в воду добавляли
Какую то Соль (но не цианистый калий, как всерьез уверяли те, кто уже
искупался в «сумасшедшей ванне»), – кажется, простую поваренную соль. Ее
добавляли до тех пор, пока «пациент» (он же «утопленник») не всплывал
так, что Тело его свободно держалось в воде, чуть пониже поверхности.
Только металлические трубки высовывались наружу, и поэтому он мог
свободно дышать. Вот, собственно, и все. На языке ученых этот опыт
назывался «Устранение Афферентных Импульсов». И в самом деле, лишенный
зрения, слуха, обоняния, осязания (присутствие воды очень скоро
становилось неощутимым), подобно египетской мумии, скрестив руки на
груди, «утопленник» покоился в состоянии невесомости. Сколько Времени?
Сколько мог выдержать.

Как будто ничего особенного. Однако в таких случаях с
человеком начинало твориться нечто странное. Конечно, о переживаниях
«утопленников» можно было почитать в учебниках по экспериментальной
психологии. Но в том-то и дело, что переживания эти были сугубо
индивидуальны. Около трети испытуемых не выдерживали не то что шести или
пяти, а даже и трех часов. И все же игра стоила свеч, так как
направление на преддипломную практику зависело от оценки за
выносливость: занявший первое место получал первоклассную практику,
совсем не похожую на малоинтересное, в общем-то даже нудное пребывание
на различных околоземных станциях. Невозможно было заранее предсказать,
кто из курсантов окажется «железным», а кто сдастся: «камера депривации» подвергала
нешуточному испытанию цельность и твердость характера.


Пиркс начал неплохо,если не считать того, что он безо

Ванна Сенсорной Депривации sensdeprivat.ucoz.ruвсякой нужды втянул голову под воду еще до того, как ассистент наложил
ему маску; при этом он глотнул добрую порцию воды и получил возможность
убедиться, что это самая обыкновенная соленая вода.

После того как наложили маску. Пиркс почувствовал легкий
шум в ушах. Он находился в абсолютной темноте. Расслабил мускулы, как
было предписано, и неподвижно повис в воде. Глаза он не мог открыть,
даже если б захотел: мешал парафин, плотно прилегавший к щекам и ко лбу.
Сначала зазудело в носу, потом зачесался правый глаз. Сквозь маску,
конечно, почесаться было нельзя. О зуде ничего не говорилось в отчетах
других «утопленников»; по-видимому, это был его личный вклад в
экспериментальную Психологию. Совершенно неподвижный, покоился он в
воде, которая не согревала и не охлаждала его нагое тело. Через
несколько минут он вообще перестал ее ощущать.

Разумеется, Пиркс мог пошевелить ногами или хоть
пальцами и убедиться, что они скользкие и мокрые, но он знал, что с
потолка за ним наблюдает глаз регистрирующей камеры; за каждое движение
начислялись штрафные очки. Вслушавшись в самого себя, он начал вскоре
различать тоны собственного сердца, необычно слабые и будто доносящиеся с
огромного расстояния. Чувствовал он себя совсем не плохо. Зуд
прекратился. Ничто его не стесняло. Альберт так ловко приладил трубки к
маске, что Пиркс и забыл о них. Он вообще ничего не ощущал. Но эта
пустота становилась тревожащей. Прежде всего он перестал ощущать
положение собственного тела, рук, ног. Он еще помнил, в какой позе он
лежит, но именно помнил, а не ощущал. Пиркс начал соображать, давно ли
он находится под водой, с этим белым парафином на лице. И с удивлением
понял, что он, обычно умевший без часов определять время с точностью до
одной-двух минут, не имеет ни малейшего представления о том, сколько
минут – или, может, десятков минут? – прошло после погружения в
«сумасшедшую ванну».

Пока Пиркс удивлялся этому, он обнаружил, что у него уже
нет ни туловища, ни головы – вообще ничего. Совсем так, будто его
вообще нет. Такое чувство не назовешь приятным. Оно скорее Пугало. Пиркс
будто растворялся постепенно в этой воде, которую тоже совершенно
перестал ощущать. Вот уже и сердца не слышно. Изо всех сил он напрягал
слух – безрезультатно. Зато тишина, целиком наполнявшая его, сменилась
глухим гулом, непрерывным белым шумом, таким неприятным, что прямо
хотелось уши заткнуть. Мелькнула мысль, что прошло, наверное, немало
времени и несколько штрафных очков не испортят общей оценки: ему
хотелось шевельнуть рукой.

Нечем было шевельнуть: руки исчезли. Он даже не то чтобы
испугался – скорее обалдел. Правда, он читал что-то о «потере ощущения
тела», но кто мог бы подумать, что дело дойдет до такой крайности?

«По-видимому, так и должно быть, – успокаивал он себя. –
Главное – не шевелиться; если хочешь занять хорошее место, надо
вытерпеть все это». Эта мысль поддерживала его некоторое время. Сколько?
Он не знал.

Потом стало еще хуже.

Темнота, в которой он находился, или, точнее, темнота –
он сам, заполнилась слабо мерцающими кругами, плавающими где-то на
границе поля зрения, – круги эти даже и не светились, а смутно белели.
Он повел глазами, почувствовал это движение и обрадовался. Но странно:
после нескольких движений и глаза отказались повиноваться…

Но зрительные и слуховые феномены, эти мерцания,
мелькания, шумы и гулы, были лишь безобидным прологом, игрушкой по
сравнению с тем, что началось потом.

Он распадался. Уже даже и не тело – о теле и речи не
было – оно перестало существовать с незапамятных времен, стало давно
прошедшим, чем-то утраченным навсегда. А может, его и не было никогда?

Случается, что придавленная, лишенная притока крови рука
отмирает на некоторое время, к ней можно прикоснуться другой, живой и
чувствующей рукой, словно к обрубку дерева. Почти каждому знакомо это
странное ощущение, неприятное, но, к счастью, быстро проходящее. Но
человек при этом остается нормальным, способным ощущать, живым, лишь
несколько пальцев или кисть руки омертвели, стали будто посторонней
вещью, прикрепленной к его телу. А у Пиркса не осталось ничего, или,
вернее, почти ничего, кроме страха.

Он распадался – не на какие-то там отдельные личности, а
именно на страхи. Чего Пиркс боялся? Он понятия не имел. Он не жил ни
наяву (какая может быть явь без тела?), ни во сне. Ведь не сон же это:
он знал, где находится, что с ним делают. Это было нечто Другое. И на
опьянение абсолютно не похоже.

Он и об этом читал. Это называлось так: «Нарушение деятельности коры головного мозга, вызванное лишением внешних импульсов».

Звучало это не так уж плохо. Но на Опыте

Он был немного здесь, немного там, и все расползалось.
Верх, низ, стороны – ничего не осталось. Он силился Припомнить, где
должен быть потолок. Но что думать о потолке, если нет ни тела, ни глаз?


– Сейчас, – сказал он себе, – наведем порядок.

Ванна депривации Наведём порядок sensdeprivat.ucoz.ru Пространство – размеры – направления…

Слова эти ничего не значили. Он подумал о времени,
повторял «Время,время», будто жевал комок бумаги. Скопление букв без
всякого смысла. Уже не он повторял это слово, а некто другой, чужой,
вселившийся в него. Нет, это он вселился в кого-то. И этот кто-то
раздувался. Распухал. Становился безграничным. Пиркс бродил по каким-то
непонятным недрам, сделался громадным, как шар, стал немыслимым
слоноподобным пальцем, он весь был пальцем, но не своим, не настоящим, а
каким-то вымышленным, неизвестно откуда взявшимся. Этот палец
обособлялся. Он становился чем-то угнетающим, неподвижным, согнутым
укоризненно и вместе с тем нелепо, а Пиркс, Сознание Пиркса возникало то
по одну, то по другую сторону этой глыбы, неестественной, теплой,
омерзительной, никакой…

Глыба исчезла. Он кружился. Вращался. Падал камнем,
хотел крикнуть. Глазные орбиты без лица, округлые, вытаращенные,
расплывающиеся, если пробовать им сопротивляться, наступали на него,
лезли в него, распирали его изнутри, словно он резервуар из тонкой
пленки, готовый вот-вот лопнуть.

И он Взорвался

Он распался на независимые друг от друга доли темноты,
которые парили, как беспорядочно взлетающие клочки обуглившейся бумаги. И
в этих мельканиях и взлетах было непонятное напряжение, усилие, будто
при смертельной болезни, когда сквозь мглу и пустоту, прежде бывшие
здоровым телом и превратившиеся в бесчувственную стынущую пустыню,
что-то жаждет в последний раз отозваться, добраться до другого человека,
увидеть его, прикоснуться к нему.

– Сейчас, – удивительно четко произнес кто-то, но это
шло извне, это был не он. Может, какой-то добрый человек сжалился и
заговорил с ним? С кем? Где? Но ведь он слышал. Нет, это был не
настоящий голос.

– Сейчас. Другие-то прошли сквозь это. От этого не умирают. Нужно держаться.

Эти слова все повторялись. Пока не утратили смысл. Опять
все расползалось, как размокшая серая промокашка. Как снежный сугроб на
солнце. Его размывало, он, недвижимый, несся куда-то, исчезал.

«Сейчас меня не Будет »,– подумал он вполне серьезно, ибо
это походило на смерть, а не на сон. Только одно он знал еще: это не
сон. Его окружали со всех сторон. Нет, не его. Их. Их было несколько.

Сколько? Он не мог сосчитать.

– Что я тут делаю? – спросило что-то в нем. – Где я? В океане? На Луне? Испытание…


Не верилось, что это испытание. Как же так: немного
парафина, какая-то подсоленная вода – и Человек перестаёт существовать?
Пиркс решил покончить с этим во что бы ни стало. Он боролся, сам не зная
с чем, будто приподнимал придавивший его огромный камень. Но не смог
даже шелохнуться. В последнем проблеске Сознания он собрал остатки сил и
застонал. И услыхал этот стон – приглушенный, отдаленный, словно
радиосигнал с другой планеты.

На какое-то мгновение он почти очнулся, сосредоточился – чтобы впасть в очередную агонию, еще более мрачную, все разрушающую.

Никакой боли он не ощущал. О, если б была боль! Она
сидела бы в теле, напоминала бы о нем, очерчивала бы какие-то границы,
терзала бы нервы. Но это была безболезненная агония – мертвящий,
нарастающий прилив Небытия. Он почувствовал, как судорожно вдыхаемый
воздух входит в него – не в легкие, а в эту массу трепещущих, скомканных
обрывков сознания. Застонать, еще раз застонать, услышать себя…

– Если хочешь стонать, не мечтай о звездах, – послышался тот же неизвестный, близкий, но чужой голос.

Он одумался и не застонал. Впрочем, его уже не было. Он
сам не знал, во что превратился: в него вливали какие-то липкие,
холодные струи, а хуже всего было то – почему ни один болван даже не
упомянул об этом? – что все шло через него насквозь. Он стал прозрачным.
Он был дырой, решетом, извилистой цепью пещер и подземных переходов.

Потом и это распалось – остался только страх, который не
рассеялся даже тогда, когда тьма задрожала, как в ознобе, от бледного
мерцания – и исчезла.

Потом стало хуже, намного хуже. Об этом, однако, Пиркc
не мог впоследствии ни рассказать, ни даже вспомнить отчетливо и
подробно: для таких переживаний еще не найдены слова. Ничего он не смог
из себя выдавить. Да, да, «утопленники» обогащались, вот именно
обогащались еще одним дьявольским переживанием, которого профаны даже
представить себе не могут. Другое дело, что завидовать тут нечему.

Пиркc прошел еще много состоянии. Некоторое время его не
было, потом он снова появился, многократно умноженный; потом что-то
выедало у него весь мозг, потом были какие-то путаные, невыразимые
словами мучения – их объединял страх, переживший и тело, и время, и
пространство
. Все.

Страха-то он наглотался досыта.

Доктор Гротиус сказал:

– Первый раз вы застонали на сто тридцать восьмой
минуте, второй раз – на двести двадцать седьмой. Всего три штрафных очка
– и никаких судорог. Положите ногу на ногу. Проверим рефлексы… Как вам
удалось продержаться так долго – об этом потом.

Пиркc сидел на сложенном вчетверо полотенце, чертовски
шершавом и поэтому очень приятном. Ни дать ни взять – Лазарь. Не в том
смысле, что он внешне был похож на Лазаря, но чувствовал он себя
Воистину Воскрешим. Он выдержал семь часов.

Занял первое место.За последние три часа тысячу раз умирал.

Камера Сенсорной Депривации пилот Пиркс sensdeprivat.ucoz.ru  Но не застонал. Когда его вытащили
из воды, обтерли, промассировали, сделали укол, дали глоток коньяку и
повели в лабораторию, где ждал доктор Гротиус, он мельком взглянул в
зеркало. Он был совершенно оглушен, одурманен, будто не один месяц
пролежал в горячке. Он знал, что все уже позади. И все же взглянул в
зеркало. Не потому, что надеялся увидеть седину, а просто так. Увидел
свою круглую физиономию, быстро отвернулся и зашагал дальше, оставляя на
полу мокрые следы. Доктор Гротиус долго пытался вытянуть из него хоть
какие-нибудь описания пережитого. Шутка сказать – семь часов! Доктор
Гротиус теперь по-иному смотрел на Пиркса: не то чтобы с симпатией –
скорее с любопытством, как энтомолог, открывший новый вид бабочки. Или
очень редкую букашку. Возможно, он видел в нем тему будущего научного
труда?

Нужно с сожалением признать, что Пиркс оказался не
особенно благодарным объектом для исследования. Он сидел и придурковато
хлопал глазами: все было плоское, двумерное; когда он тянулся к
какому-нибудь предмету, тот оказывался ближе или дальше, чем рассчитывал
Пиркс. Это было обычное явление. Но не очень-то обычным был ответ на
вопрос ассистента, пытавшегося добиться каких-нибудь подробностей.

– Вы Там лежали? – ответил он вопросом на вопрос.

– Нет, – удивился доктор Гротиус, – а что?

– Так полежите, – предложил ему Пиркс, – тогда сами увидите, каково там.

На следующий день Пиркс чувствовал себя уже настолько хорошо, что мог даже острить по поводу «сумасшедшей камеры».
Ещё статьи о Депривации

Обсудить на форуме


Для авторов:Информация для авторов и правообладателей
close