Он спросил, почему, а я ответил, что, наверно, было бы идеально, если бы люди обдумывали всё, что собираются сделать. Но на практике, однако, такое невозможно, и невозможно избежать сомнений и сожалений.

– Ещё как возможно! – убеждённо возразил дон Хуан. – Взгляни на меня. У меня не бывает ни сомнений, ни сожалений.Всё, что я делаю,я делаю по собственному решению, и принимаю на себя всю полноту ответственности за это.

  Самое простое действие, например, прогулка с тобой по пустыне, может означать для меня смерть. Смерть неуклонно идёт по моему следу. Поэтому места для сомнений и сожалений я оставить не могу. И если во время нашей с тобой прогулки мне предстоит умереть в пустыне, то я должен там умереть. Ты же, в отличие от меня, ведёшь себя так, словно ты бессмертен, а Бессмертный человек может позволить себе отменять свои решения, сожалеть о том, что он их принял, и в них сомневаться. В мире, где за каждым охотится смерть, приятель, нет времени на сожаления или сомнения. Время есть лишь на то, чтобы принимать решения.

Я совершенно искренне возразил, что, по моему мнению, мир, о котором он говорит, нереален, что он произвольно создаёт этот мир, взяв идеальную модель поведения и утверждая, что следует действовать именно таким образом.

И я рассказал дону Хуану о своём отце, который любил читать мне бесконечные проповеди о чуде здравого ума в Злоровом Теле, о том, что молодым людям следует закалять и укреплять своё тело, преодолевая трудности и участвуя в спортивных состязаниях. Отец был молод: когда мне было восемь, ему едва исполнилось двадцать семь. Летом он, как правило, уезжал из города, где работал учителем в школе, чтобы хоть месяц провести на ферме моего деда, где я жил. Этот месяц был для меня сущим адом. Я привёл дону Хуану один из типичных примеров поведения отца. Пример этот, как мне казалось, вполне соответствовал теме нашего разговора.

Едва приехав на ферму, отец тут же тащил меня с собой на длинную прогулку, во время которой мы обсуждали дальнейшие действия. Отец строил планы насчёт того, как мы будем ходить плавать каждое утро в шесть часов. Вечером он заводил будильник на пол-шестого, чтобы утром у нас было достаточно Времени: ведь ровно в шесть мы уже должны быть в воде. Утром будильник звонил, отец выбирался из постели, надевал очки и выглядывал в окно.

Я далее дословно вспомнил монолог,который он при этом произносил:

– М-м-м... Что-то сегодня как-то облачно. Слушай, я полежу ещё минут пять. О'кей? Только пять! Просто нужно хорошенько потянуться, чтобы Сон окончательно прошёл.

И он неизменно засыпал, и спал до десяти, а иногда и до полудня.

Я сказал дону Хуану, что особенно меня раздражало то, что он упорно не желал отказываться от своих невыполнимых решений. Ритуал повторялся каждое утро, до тех пор, пока я, в конце концов, не отказывался заводить будильник, чем страшно обижал отца.

– Это вовсе не были невыполнимые решения, – возразил дон Хуан, явно принимая сторону моего отца. – Он просто Не Знал, как ему проснуться и встать, вот и всё.

– Как бы там ни было, – сказал я, – я не терплю неосуществимых решений.

– А какое решение было бы в данном случае осуществимым? – застенчиво улыбаясь, спросил дон Хуан.

– Отец должен был признаться себе, что не в силах пойти купаться в шесть, и решить, что купаться мы отправимся, скажем, в три часа пополудни.

– Твои решения ранят Дух, – сказал дон Хуан исключительно серьёзным тоном.

Мне показалось, что в голосе его даже прозвучали печальные нотки. Довольно долго мы молчали. Мое раздражение улеглось. Я думал о своём отце.

– Он не хотел идти купаться в три часа пополудни.Неужели ты не понимаешь? – сказал дон Хуан.

Я сказал, что отец был слаб, и таким же был его мир идеальных поступков, которые он никогда не осуществлял. Я почти кричал.

Дон Хуан не произнёс ни слова. Он медленно и ритмично покачал головой. Я чувствовал ужасную печаль. Всякий раз, когда я вспоминал об отце, меня охватывало какое-то опустошающее чувство.

– Думаешь, ты был сильнее, да? – как бы между прочим спросил дон Хуан.

Я ответил, что именно так и думаю, и начал было рассказывать о состоянии эмоциональной сумятицы, в которое отец неизменно меня приводил, но дон Хуан перебил:

– Он поступал с тобой нечестно?

– Нет.

– Может, он был мелочен по отношению к тебе?

– Нет.

– И он делал для тебя всё, что было в его силах?

– Да.

– Так что тебе не нравится?

Я снова начал кричать, что он был слаб, но спохватился и понизил голос. На допросе у дона Хуана я чувствовал себя как-то нелепо.

Я был раздражён и подавлен больше, чем когда-либо до этого. Я сказал, что моё поведение – не его дело, и что не с его познаниями об этом судить, а он разразился грудным хохотом.

– Когда ты злишься, ты всегда чувствуешь, что прав, да? – спросил он и по-птичьи моргнул.

Это было действительно так. Мне была свойственна тенденция всегда чувствовать праведность своего гнева.

– Давай не будем говорить о моём отце, – сказал я, изображая хорошее настроение, – поговорим лучше о растениях.

– Нет уж, давай поговорим о Твоём Отце, – настаивал дон Хуан. – Это как раз то, с чего нам сегодня следовало бы начать. Если ты думаешь, что был настолько сильнее его, то скажи, почему ты сам не ходил купаться в шесть утра и не вытаскивал его с собой?

Я ответил, что не мог поверить в то, что отец просил меня об этом всерьёз. Я всегда считал, что купание в шесть утра – это дело моего отца, а не моё.

– С того момента, как ты принял его идею, это стало также и твоим делом, – резко сказал дон Хуан.

Я сказал, что никогда её не принимал, потому что знал, что отец склонен к самообману. Таким тоном, словно речь шла о чём-то само собой разумеющемся, дон Хуан спросил, почему я тогда же не сказал отцу всё, что по этому поводу думал.

– Отцу таких вещей Не Говорят, – неуверенно попытался я объяснить.

– А, собственно, почему?

– В моём доме это было не принято, вот и всё.

– Ты совершал гораздо более Неприглядные поступки в Своём Доме, – провозгласил он, как судья, выносящий приговор. – Единственное, чего ты так и не совершил – ты не возжёг огонь собственного духа!

Сила этих его слов была столь сокрушительной, что они, словно эхо, отозвались в моём сознании. Он опрокинул все мои щиты. Я был не в состоянии с ним спорить. Чтобы как-то защититься, я кинулся записывать.

В последней слабой попытке объясниться я сказал,что всю жизнь мне почему-то приходится иметь дело с людьми вроде моего отца, которые, подобно ему,

  бросали мне наживку в виде Своих Заманчивых Планов, а в итоге я всегда оказывался не у дел.

– Ты жалуешься, – мягко произнёс дон Хуан. – Ты жаловался всю свою жизнь, потому что не привык принимать ответственность за Свои Решения. Если бы ты согласился с решением твоего отца каждое утро в шесть часов ходить купаться, ты пошёл бы самостоятельно, если бы понадобилось, или послал бы отца к чёрту, едва он заикнулся бы на эту тему после того, как ты понял, чего стоят все эти разговоры. Но ты ничего ему не сказал. Так что ты был так же слаб, как твой отец. Принять на себя ответственность за свои решения – это значит быть готовым умереть за них.

– Постой, постой! – воскликнул я. – Ты передёргиваешь!

Но он не дал мне закончить. А сказать я собирался, что привёл своего отца лишь в качестве примера нереалистического образа действия, и что ни один здравомыслящий человек не согласится умирать за такую идиотскую вещь.

– Не имеет значения, каким именно является решение, – сказал дон Хуан. – В этом мире нет ничего более серьёзного, чем что-либо другое. Разве ты не понимаешь? В мире, где за каждым охотится смерть, не может быть маленьких или больших решений. Здесь есть лишь решения, которые Мы принимаем перед лицом своей неминуемой смерти.

Я не мог сказать ничего. Прошло не менее часа. Дон Хуан совершенно неподвижно лежал на своей циновке. Но он не спал.

– Почему ты мне всё это рассказываешь, дон Хуан? – спросил я. – Почему ты делаешь всё это со мной?

– Ты пришёл ко мне, – ответил он. – Вернее, ты был ко мне приведён. И я за тебя взялся.

– Прошу прощения?..

– Ты мог бы взяться за своего отца, если бы стал ради него купаться по утрам. Но ты не сделал этого, наверно, потому, что был слишком молод. Я прожил больше тебя. Надо мной ничего не висит. В моей жизни нет спешки, поэтому я могу как следует за тебя взяться.

Во второй половине дня мы отправились в Поход. Я легко выдерживал темп, который задавал дон Хуан, и опять восхищался его поразительной тренированностью. Он шёл настолько легко и шаги его были настолько уверенными, что рядом с ним я выглядел ребёнком. Я заметил, что он не любит разговаривать во время ходьбы. Если я заговаривал с ним, он останавливался, чтобы ответить.

Наконец мы подошли к холму. Дон Хуан сел и указал мне на место рядом с собой. Напыщенно-торжественным тоном он заявил,что собирается рассказать мне сказку.

Жил некогда молодой человек – очень бедный индеец. Он жил в большом городе, и окружали его только белые люди. У него не было ни дома, ни родных, ни друзей. Он пришёл в город за счастьем, но нашёл лишь нищету и боль. Время от времени он, Работая как Мул, добывал несколько центов на кусок хлеба. Если бы не это, ему пришлось бы просить милостыню или воровать.

Однажды молодой человек отправился на рынок. Бредя как в тумане, он диким взглядом рассматривал изобилие прекрасных товаров. Он был в таком шоке, что не видел, куда идёт и, в конце концов, налетев на стоявшие корзины, свалился на какого-то старика.

Старик нёс четыре большущих кувшина и только что остановился и присел, чтобы перекусить. Дон Хуан многозначительно улыбнулся и сказал, что старику показалось довольно странным то, что на него свалился молодой человек. Он не рассердился из-за того, что его потревожили, но лишь удивился, почему это оказался именно этот конкретный молодой человек. Парень же, наоборот, разозлился и обругал старика за то, что тот расселся у него на дороге. Его совершенно не интересовала скрытая причина их встречи. Он не заметил, что это было пересечением их путей.

Дон Хуан изобразил движение человека, который пытается схватить нечто перевернувшееся и покатившееся. Он сказал, что кувшины старика опрокинулись и покатились. Увидев это, молодой человек решил, что на сегодня ему удалось найти для себя пропитание.

Он помог старику и взялся нести тяжёлые кувшины. Старик сказал, что идёт домой в горы, и молодой человек настоял на том, чтобы сопровождать его хотя бы часть пути.

Старик повернул в горы и по дороге накормил молодого человека, отдав ему часть купленных на рынке продуктов. Молодой человек набил брюхо под самую завязку и, почувствовав, что сыт, начал замечать, насколько тяжелы сосуды, которые он нёс. И он покрепче прижал их к себе.

Дон Хуан вытаращил глаза и с дьявольской усмешкой сказал, что молодой человек спросил у старика: «Что у тебя в этих кувшинах?» Старик не ответил, но сказал, что собирается показать молодому человеку Друга, который развеет его горести, даст ему совет и научит мудрости, необходимой для того, чтобы разобраться в неисповедимых путях этого мира. Дон Хуан изобразил обеими руками величественный жест и сказал, что после этого старик призвал к себе оленя.

Ничего красивее этого оленя молодому человеку в своей жизни видеть не доводилось. Олень был настолько ручным, что подошёл совсем близко и бродил вокруг. Он сиял и переливался всеми цветами радуги. Молодой человек был очарован и тут же догадался, что это – «олень духа». Старик сказал ему, что, если молодой человек хочет, чтобы олень стал его другом и подарил ему свою мудрость, он должен всего-навсего отказаться от "Кувшинов".

Дон Хуан изобразил честолюбивую усмешку и сказал, что все мелочные желания и страсти молодого человека всколыхнулись в ответ на это предложение. Глазки дона Хуана стали маленькими и дьявольски колючими. Имитируя молодого человека, он вкрадчиво спросил: «Так что же всё-таки в твоих кувшинах?»

Дон Хуан сказал, что ответ старика был очень искренним: в кувшинах – пища и вода. Он прервал рассказ и пару раз прошёлся по кругу. Я не знал, что он делает. Но сказка ещё явно не закончилась. Я решил, что хождение по кругу изображает мучительные раздумья, в которые погрузился молодой человек.

  Дон Хуан сказал, что, разумеется, молодой человек не поверил ни единому слову старика. Он прикинул, что старик – наверняка колдун, и если за свои кувшины он готов отдать «оленя духа», то какое невероятное могущество, какую фантастическую силу они должны содержать!

Лицо дона Хуана снова исказила дьявольская усмешка и он сказал, что молодой человек заявил: он выбирает кувшины. Последовала длинная пауза, вроде бы означавшая конец сказки. Дон Хуан молчал, но я был уверен, что он ждёт от меня вопросов, и спросил:

– И что же произошло с молодым человеком?

– Он взял кувшины, – ответил дон Хуан с улыбкой, выражавшей удовлетворение.

Последовала ещё одна длительная пауза. Я засмеялся. Я подумал, что это – настоящая «индейская сказка».

Сияя глазами, дон Хуан улыбнулся с видом простачка, а потом засмеялся мягкими раскатами и спросил:

– Разве тебе не интересно, что было в кувшинах?

– Интересно, конечно. Просто я думал, что сказка закончилась.

– Ну что ты! – сказал он с озорным блеском в глазах. – Молодой человек схватил свои кувшины, убежал, забрался в укромное место и там их открыл.

                                                                              – И что он увидел? – спросил я.

Дон Хуан взглянул на меня, и я почувствовал, что он в полной мере осознаёт все упражнения, которые в этот момент проделывал мой интеллект. Он тряхнул головой и усмехнулся.

– Ну ладно, – сказал я. – Кувшины оказались пустыми?

– В кувшинах оказались только пища и вода, – ответил он. – И молодой человек в припадке гнева разбил их о камни.

Я сказал, что его реакция совершенно естественна – любой на его месте сделал бы то же самое.

На что дон Хуан заявил, что молодой человек был Дураком, который сам не знает, что ищет. Он не знал, что такое «сила», поэтому не мог судить о том, нашёл он её или нет. Он не принял на себя ответственности за своё решение, поэтому так разозлился из-за своего просчёта.

Он рассчитывал что-то приобрести, а вместо этого не получил ничего. Дон Хуан сказал, что, окажись я на месте того молодого человека и последуй я своим склонностям, я точно так же закончил бы припадком гнева и разочарованием, и остаток своей жизни, несомненно, провёл бы, жалея себя и стеная о том, что потерял.

Потом он объяснил мне поведение старика. Тот поступил очень умно, предварительно до отвала накормив молодого человека. В результате тот обрёл «отвагу сытого желудка» и, обнаружив в кувшинах только пищу, пришёл в ярость и разбил их о камни.

– Если бы решение молодого человека было осознанным и если бы он готов был за него ответить, – сказал дон Хуан, – он оставил бы еду, которая была в кувшинах, себе и был бы этим более чем доволен. А может, ему бы даже удалось понять, что эта еда тоже была силой...